Отношения двинских ливов и латышей к князьям Полоцка, Куконоса и Герцике (1)

1. Отношения двинских ливов и латышей к князьям Полоцка, Куконоса и Герцике в конце ХII-аго и начале ХIII-аго столетия (1).

Изо всего ливонскаго племени только ливы, жившие по Двине, платили дань князьям полоцким; так думает и Пабст, не приводя однако оснований своего мнения⁵). Нет никаких указаний на то, чтобы платили дань их единоплеменники, жившие по нижнему течению реки Аа (в области Thoreyda) и севернее в местностях Идумея и Метсеполе, о чем будет речь еще раз.

Выше по течению Двины лежали в земле латышей русския княжества Куконос⁶) и Герцике⁷). Первое находилось на правом берегу Двины, второе также, но не по близости имения Штокмансгоф, как полагали раньше, а к юго-востоку от него в теперешней так называемой польской Лифляндии, вблизи именья Царьград⁸). Область княжества Герцике простиралась в северо-западном направлении до земли Толова; тянулась ли она, как готовы думать, к юго-востоку действительно до теперешней Druja (приблизительно в 8 милях от Динабурга вверх по реке), остается под сомнением⁹).

Граница между княжествами Герцике и Куконос не поддается точному определению; одно можно заключить из имеющихся известий, что второе, хотя и заключало в себе еще часть зелонскаго племени, было несравненно меньше перваго. Этим обясняется то обстоятельство, что Генрих Летляндский называет князя Герцике всегда "rex", тогда как князя Куконоса однажды (XI, 9) "regulus". В том же месте также как и XX, 3 и XXV, 2, великий князь полоцкий, котораго он обыкновенно называет "rex", назван "rex magnus", подобно великим князьям Новгорода (XIV, 2 и др.), Киева (XXVI, 1) и Суздаля (XXVIII, 6).

Не подлежит сомнению, что князья Куконоса и Герцике находились в зависимости от князей полоцких. В пользу такого мнения говорит прежде всего то, что ливы, обитавшие по Двине к западу, платили дань свою Полоцку. Естественным путем сообщения являлась р. Двина, и представляется совершенно непонятным, как возможны бы были сношения ливов с Полоцком, если бы Куконос и Герцике, лежавшие по середине и владевшие на большом протяжении рекою, не зависели сами от князей полоцких. Менее убедительны соображения, которыя приводить Пабст в пользу той же зависимости (см. стр. 39, прим. 1, к VII, 8, где указывается на XVI, 2, и стр. 53, прим. 1 к IX, ¹⁰). - О возникновении обоих княжеств не имеется, повидимому, сведений; однако, по всей вероятности, справедливо мнение Соловьева, который видит в них удельныя княжества Полоцка¹¹). Боннель под 980 г. замечает, что ливы и летты "вероятно" были уже подвластны князю Рогволду полоцкому, тестю Владимира Святого, и что "к тому времени могли уже существовать по Двине укрепления Герцике, Куконос и Ашераден¹²). Во избежание недоразумений следует здесь заметить, что в эпоху Генриха Летляндскаго укрепление Ашераден было исключительно пограничным местом¹³) страны ливов, и что вообще нет известий о каких либо русских укреплениях в земле ливов, обложенных русскою данью.

Сюда то, как известно, наезжали часто с моря немецкие купцы с торговыми целями. Вместе с ними прибыл престарелый августинский монах Мейнгард единственно для дела Христова и ради проповеди (simpliciter pro Christo et predicandi tantum causa - Генр. Летл. I, 2). Разсказ об его миссионерской деятельности хронист начинает так: После того как вышеназванный священник получил позволение от короля Владимира¹⁴) Полоцкаго, которому ливы, в то время язычники, платили дань, и принял также от него подарки, принялся он мужественно за дело Божье, проповедовал ливам и построил церковь в деревне Икскуль¹⁵). Построение этой первой церкви произошло в 1184 г.; соглашение же с князем Владимиром и начало проповеди могут относиться и к более раннему времени, на что обращает внимание Пабст, стр. 4, прим.

Относительно характера первоначальнаго русскаго владычества в теперешнем прибалтийском крае Генрих Летляндский, согласно с современными ему русскими источниками, сообщает следующее: Есть обычай у королей русских, когда покорят они какой народ, не подчинять его вере Христовой, а только облагать его платежем дани и денег¹⁶). Бестужев-Рюмин видит причину такого отношения к вере покоренных в "исконной веротерпимости" русских православных князей (стр. 300). Насколько удовлетворительно такое обяснение, здесь не место разсматривать. Заслуживает, конечно, признания тa терпимость, с которою князь Владимир разрешил проповедывать чужеземному римско-католическому монаху среди своих данников-ливов и даже одарил его. Чужой священник, начавший созидать "царство Божие" на Двине "исключительно для дела Христова и ради проповеди", не казался опасным его интересам. Но вскоре отношения должны были измениться.

Оказалось, что новообращенные не могут быть удержаны в новой религии без внешняго принуждения. Огорченный отпадением многих ливов в язычество, Мейнгард сходит в могилу; преемник его, епископ Бертольд во главе крестоноснаго ополчения идет против отпавших и, одержав победу, гибнет во время преследования. Все эти события приводят третьяго ливонскаго епископа, Альберта, к мысли создать прежде всего христианский церковно-государственный строй, который защищал бы миссию и препятствовал бы отпадению обращенных. Войдя в сношения с властным Иннокентием III, германским королем Филиппом, Канутом, королем датским и другими светскими и духовными владетелями Германии и Скандинавии, и получив от них или пожертвования, или другого рода поддержку, он высадился в 1200 г. с сильным крестоносным ополчением в далекой языческой стране. Испуганные ливы покорились, были снова крещены, и тридцать мальчиков, сыновей знатнейших семейств (на этот раз и из земли Thoreyda), были даны в заложники, Тем же летом было намечено место для города - Риги; в 1201 г. началась постройка, а в 1202 прибыли первые жители из Германии. На второй же год по своем прибытии епископ Альберт наделил своих немецких вассалов на ленных основаниях ливонскими укреплениями (Икскуль и Ленневарден на Двине). Последовало учреждение особаго, Ливонскаго ордена и других установлений с целью укрепления и дальнейшаго распространения христианско-европейской культуры на восточном берегу Балтийскаго моря и в только что возникшей германской колонии¹⁷).

Князь Владимир полоцкий, конечно, не мог смотреть равнодушно на безостановочную, поразительно успешную деятельность предприимчиваго пришельца, могущество котораго притом ежегодно подкреплялось вновь прибывающими отрядами крестоносцев. Епископ выхлопотал сверх того у папы Иннокентия III запрещение, под угрозой проклятия, посещать с торговыми целями так наз. Семигальскую гавань, т. е. устье курляндской Аа; очевидно, что эта мера была выгодна для только что основаннаго города и была встречена купцами, торговавшими в Риге, с большой радостью. Ими было принято решение, усиливавшее еще строгость запрещения угрозой лишения жизни и имущества. Когда же несмотря на то, в 1203 г., один корабль, спускаясь по Двине, пристал вопреки угрозам купцов к Семигальской гавани, они захватили его и принудили возвратиться, а лоцмана и шкипера корабля (ductor navis) действительпо предали жестокой казни (IV, 7).

По примеру Боннеля (Chronographie, стр. 20, Соmm., стр. 45), Пабст предполагает, что это были русские, которые не считали для себя обязательным распоряжение чужеземцев (стр. 26, прим. 1), и которых еще менее должно было устрашать проклятие римскаго первосвященника. "Но почему же" - спрашивает основательно Пабст - "об этом ничего не сказано"? - Как бы то ни было, но летом того же года (разсказанное происшествие случилось, по предположению Боннеля и Пабста весною) князь Владимир вторгся неожиданно (ex improviso) со своим войском в Лифляндию и напал на укрепление Икскуль. Плохо вооруженные ливы не осмелились сопротивляться и предложили денег (pecuniam); князь взял деньги и прекратил осаду; когда же вслед за тем он попытался овладеть укреплением Гольм (Holm)¹⁸), куда епископ успел послать отряд застрельщиков, последние переранили - как сказано дальше - множество лошадей у русских и обратили их в бегство, так как боязнь стрел помешала им переправиться через Двину (VII, 7). И тотчас же вслед за этим разсказывается следующее: Князь же Герцике (имя Всеволод не упомянуто) вместе с литовцами приступил к Риге, захватил принадлежащий горожанам скот на пастьбе, а двух священников, названных по имени, взял в плен в то время, как они вместе с пилигримами рубили лес (может быть, "устраивая засеку от неприятеля" - Pabst, стр. 39, прим. 5), и умертвил преследовавшаго его вместе с горожанами Теодориха Брудегаме (VII, 8).

Спрашивается, что было поводом к наступательному образу действий полоцкаго князя? Хотел ли он уничтожить в самом начале могущество немцев, которое было для него во всяком случае стеснительно? В таком случае было большой ошибкой с его стороны, что он не вошел в соглашение с ливами, и не только не склонил их на свою сторону, но еще обложил их контрибуцией. Боннель предполагает (1. с), что поход был предпринят Владимиром потому, что "русский купец и его рулевой были убиты рижанами, и что полоцкие князья негодовали на стеснение их торговли по Двине и с Готландом", или, может быть, "купец заранее знал, что князь в этом году идет на землю ливов". Соловьев замечает на это, что русские князья обыкновенно выступали с войском против обложенных данью народностей в теперешнем прибалтийском крае (по выражению Соловьева: против "чуди" = эстов, к которым он причисляет в этом случае и ливов) и вымогали дань силою, коль скоро последния не платили ее добровольно; так же точно, по его мнению, хотели они теперь поступить с немцами (т. II, стр. 354).

Мнение Соловьева сложилось, по-видимому, по аналогии с таким же образом действий русских князей относительно других плативших им дань народностей. В применении же к событию 1203 г. оно противоречить буквальному смыслу одного места в славянской хронике Арнольда Любекскаго, которое осталось неизвестным русскому историку. Там говорится: Король русский из Полоцка имел обыкновение от времени до времени собирать дань с ливов, в которой ему епископ (Альберт) отказал. Оттого делал он часто жестокия нападения на поименованный город (Ригу). Но всещедрый Бог всякий раз помогал своим в надлежащее время¹⁹). Правда, Арнольд не может считаться особенно достоверным источником для истории Лифляндии; однако следует постараться определить, насколько его показания подтверждают или дополняют все то, что только можно найти в других источниках об излагаемых нами событиях.

Прежде всего, хотя двинские ливы стали подданными рижскаго епископа, однако право полоцких князей на получаемую с них дань через это вовсе не прекратилось: обязательство ливов не утратило своей силы, но в то же время ясно, что оно простиралось только на них, а не на епископа. Позднее состоялось соглашение, в силу котораго епископ действительно взял на себя известное ручательство относительно русской дани, которую платили новообращенные; но этот факт не мог повлиять на разсказ Арнольда, потому что это соглашение явилось позже составления хроники, относящегося к 1209 г. На самом деле, должно быть, именно неуплата дани и побудила князя Владимира к описанному Генрихом походу, так как, принудив ливов под укреплением Икскуль к уплате денег, он удовольствовался этим и пошел дальше; подтверждение тому, что речь шла о недоимке, можно видеть в вышеприведенном месте из хроники Арнольда.

Но как смотреть на его заявление, что епископ отказал князю в дани? Указанная не раз ненадежность сведений Арнольда о событиях, касающихся Лифляндии, а также некоторыя другия соображения заставляют считать более вероятным, что ливы не уплатили дани без воздействия епископа. Решающее значение получают соображения общаго характера.

Право миссионерской деятельности западной церкви в двинском крае основывалось на позволении, данном князем Владимиром полоцким монаху, впоследствии епископу, Мейнгарду. Епископ Альберт правда не довольствовался мирной деятельностью миссионера и стал преследовать более обширные планы. Однако в его интересах было уважать, хотя бы лишь до поры до времени, право чужеземнаго князя, а не возставать против него сразу насильственным образом. Вызывать самому враждебныя столкновения с Владимиром полоцким значило колебать свое собственное положение среди обращенных, на которых он не мог полагаться и которые повиновались ему только против воли. Можно сказать с уверенностью, что последние охотнее сносили не слишком для них тяжелую русскую дань, нежели немецкое владычество, которое прочнее засело в их земле, шло дальше в своих требованиях и понуждало их к новой вере; немудрено, что они могли соединиться с его противником, лишь бы выгнать из родной земли ненавистных немцев: немного спустя, такая попытка и была действительно предпринята.

Итак благоразумие советовало осторожность и умеренность. Епископ Альберт и держался постоянно политики умеренности, в особенности с русскими князьями во всех известных нам случаях; даровитым государственным человеком выказывал он себя тем самым, что в сношениях с русскими князьями довольствовался достижимым и отсрочивал дальнейшие успехи до другого, более благоприятнаго времени. Нетрудно показать (что и сделано мною отчасти в другом месте сочинения), с какой предупредительностью он отнесся в другом случае к русским требованиям насчет дани, которым давность придавала характер права: в 1210 г. по отношению к Полоцку, в 1224 г. и ранее - к Пскову²⁰). Странное, таким образом, утверждение Арнольда не находить себе, кроме того, никакого подкрепления в хронике Генриха Летляндскаго, источнике, славящемся полнотой и, особенно для внешних сношений, своей достоверностью; не находим его и в очень скудных русских летописных источниках²¹).

Скорее даже прямое опровержение того, что утверждает Арнольд, можно найти у лифляндскаго хрониста в одном позднейшем отрывке, о значении котораго, впрочем чисто относительном, будет речь в другом месте. Там сказано: Но он [епископ] не препятствовал тому, чтобы платилась дань королю [т. е. князю полоцкому] согласно сказанному Господом в евангелии: "Воздадите убо Кесарево Кесареви, а Божие Богови"²²).

Во всяком случае на основании вышеизложеннаго мы имеем право заподозрить достоверность той подробности, которую сообщает нам Арнольд Любекский. Что касается утверждения Соловьева, что Владимир хотел на этот раз взять дань также и с немцев, следует заметить, что, как бы правдоподобным оно ни казалось, из имеющихся источников оно не подтверждается: одна возможность такого намерения у русскаго князя еще не основание. Что подобнаго рода требование дошло до епископа Альберта, представляется потому маловероятным, что для Генриха Летляндскаго не было вовсе повода умолчать об этом факте; даже были внутренния побуждения, делавшия сообщение его желательным.

Останавливаясь еще раз на походе полоцкаго князя в 1203 г., следует думать, что князь Герцике, соединившийся в свою очередь с литовцами, равно как и князь Куконоса, последовали за ним, очевидно, в силу своей зависимости, как князья удельные. Поражение Владимира понудило перваго к отступлению.

Весьма вероятное участие князя куконосскаго Бячко, или Вячеслава²³) в походе полоцкаго князя должно было заставить его опасаться мести со стороны епископа Альберта.

Летом 1205 г. епископ возвратился из Германии, после длившагося более чем год отсутствия, с чрезвычайно сильным ополчением из крестоносцев²⁴). Укрепление Ашераден было предано пламени, а тамошние ливы также изявили согласие креститься и дали заложников (IX, 9). Получив известие, что латинские пилигримы пришли в таком грозном множестве и находятся всего в трех милях разстояния, кн. Вячко испросил у епископа охранную грамоту, приехал к нему по Двине и заключил с немцами прочный мир (firmam pacem), о котором тут же замечено, что он просуществовал очень короткое время (IX, 10).

Следующей же весной 1206 г. епископ Альберт послал посольство с аббатом Дюнамюндском Теодорихом во главе, чтобы отвезти боевого коня князю Владимиру в подарок; этим он желал обезпечить себе то же дружественное расположение, каким пользовался его предшественник Мейнгард (.....amiciciam et familiaritatem.... quam antecessori suo Meynardo exhibuerat episcopo). Потерпев по дороге неудачу - их ограбили литовцы (в чем вряд ли не принимал некотораго участия друживший с литовцами князь Всеволод из Герцике, через землю котораго они проходили), епископские послы прибыли однако в Полоцк. Здесь, вероятно, к своему удивлению они нашли нескольких ливов, тайно посланных своими старшинами, чтобы побудить князя изгнать сообща немцев: епископ, объясняли они, вместе со своими людьми им невыносим, и нестерпимо тяжело иго новой веры. Просьба их имела успех; Владимир разослал уже всем, кто находился в его царстве - в том числе также князьям Куконоса и Герцике - повеление быть немедленно готовыми к общему походу, чтобы, пользуясь быстротою течения [вследствие весенняго розлива Двины], быстро и удобно спуститься к Риге. Все это было еще неизвестно епископским послам, когда они были позваны к князю и в присутствии ливов предложили ему мир и дружбу своего господина²⁵). На это воскликнули ливы, что немцы не хотят и не держат мира, и возбуждали во Владимире воинственный дух суровыми словами. (X, 1). Чтобы тайные его умыслы не вышли на свет, князь велел немцам удалиться и жить пока в частном доме. Однако аббату Теодориху удалось подкупить одного из княжеских советников и узнать положение вещей; вместе с тем он нанял за ничтожную плату (пол-марки серебра) одного бедняка из укрепления Гольм, который находился случайно в городе, и послал его с подробным письмом к епископу Альберту.

Последний как раз собирался отплыть с крестоносцами в Германию. При известии о серьезной опасности, вновь угрожавшей лифляндской церкви, часть пилигримов возобновила свой обет, а вместе с ними и епископ возвратился в Ригу (X, 2). - Поступок Теодориха дошел до князя; на вопрос последняго он смело признался в сделанном. Теперь, когда задуманное сначала внезапное нападение более не могло удаться, Владимир замыслил хитрость (dolum). Аббата - сказано буквально - отсылают обратно, а вместе с ним отправлены русские послы с той хитростью, чтобы они, выслушав обе стороны - ливов и епископа, - постановили, что будет справедливо, и объявили, как окончательное решение (ut auditis hinc inde partibus inter Lyvones et episcopum quod justum esset decernereut et hoc ratum haberent).

Таким образом князь полоцкий выступал в роли господина не только ливов, но и немцев. Но такое притязание, конечно (так по крайней мере смотрит Генрих Летляндский), не могло быть серьезным. Прибыв в Куконос, послы Владимира пригласили епископа Альберта через какого то диакона Стефана - однако не того, что был первомучеником, замечает иронически хронист, - к себе для переговоров, которые должны были состояться 30-го мая на реке Вогенэ, нынешнем Огере²⁶); сами же рыскали по всей стране и призывали ливов и леттов к оружию. Первые явились, последние же - должно быть, "свободные" летты, которые не были поданными или данниками русских, даже предлагаемыми подарками не были склонены к войне с немцами (X, 3). Епископ же на посланный ему зов ответил: Есть, как известно, у всех народов обычай, чтобы послы, отправленные своим господином, сами приходили и разыскивали того, к кому посланы, и никогда не бывает, чтобы государь, как-бы скромен или добродушен он ни был, сам выходил из своих укреплений на встречу послам. Следует, чтобы послы или люди, ими посланные, явились к нему в город, где он со своими может почетнее их принять и лучше угостить. Пусть придут они, ничего не опасаясь, и будут почетно приняты (X, 4). - Ответ был хорошо обдуман и предложен епископом на обсуждение его приближенным (de consilio suorum). Особенно старался он подчеркнуть свое положение, как государя; отсюда и заботливость о внешнем этикете. Но "главная задача" - говорит Пабст, стр. 60, прим. 2 - "заключалась в том, чтобы не допустить русских до роли верховнаго судьи и вместе не подвергнуть себя опасности". При таких обстоятельствах план Владимира мог удаться только отчасти, а потом должен был и совсем привести к неудаче, потому что он впоследствии упустил из виду повлиять своевременно на ход событий энергическим вмешательством.

На несколько месяцев русские исчезают из разсказа хрониста; не упоминаются они и по поводу состоявшейся 30 мая сходки ливов, которые возстали открыто против немецкаго господства. Лишь после того, как возстание совсем почти было усмирено, и епископ с большей частью пилигримов отплыл в Германию (X, 5-11), снова Владимир полоцкий делает нападение - должно быть, к концу лета 1206 г. Ливы, которые все еще бунтовали, успели его уведомить, что настал удобный момент; по всему видно, что он и ждал только отезда епископа. Он созвал войско со всех мест своей земли, а также войска других королей, своих соседей и друзей - следовательно также князей Куконоса и Герцике - и двинулся вниз по Двине с великой силой, Прежде всего пристал он у Икскуля, понес здесь некоторый урон от застрельщиков епископскаго вассала Конрада фон Мейендорпе (Meyendorpe); потом поплыл далее вниз по реке и подступил к укреплению Гольм (Holm), которое окружил со всех сторон. Одна часть ливов убежала в леса, другая - к немцам, в укрепление. Началась правильная осада, подробности которой могут быть разсказаны вкратце. Обнаружилось, что немцы вооружением и военным искусством далеко превосходили русских. Напрасно пытались последние поджечь укрепление, наваливая лесу и хворосту: неприятельские застрелыцики мешали им в этом. Сами они не умели стрелять из самострелов и не умели как следует обращаться с осадной машиной, которую они было устроили по образцу немецких: камни летали назад, и они поранили многих своих; поэтому, хотя также ливы из земли Торейда, по зову Владимира, приняли участие в осаде - летты и [другие] живущие кругом язычники не послушались требования - взять укрепления всетаки не могли. Немцы же, всего двадцать человек, день и ночь стерегли укрепление снаружи от русских, внутри от ливов, которые ежедневно сносились с русскими, как бы им взять немцев хитростью, которые наверно, при своей малочисленности, не долго бы смогли продержаться. В самой Риге было большое безпокойство, так как город не был достаточно укреплен. Туда однакож Владимир не пошел, так как лазутчики-ливы его уведомили, что все поле и все дороги кругом города убиты трехконечными гвоздями, которые прокалывали ноги людям и лошадям. - Помощь пришла не совсем обяснимым образом. Торейдские ливы дали знать, что на море показались корабли. Тогда Владимир, который после одиннадцатидневной осады ничего не добился, даже понес урон многими убитыми, сел на суда и со всем своим войском, убитыми и ранеными возвратился в свою землю (X, 12). Корабли, если только это не были торговые, могли принадлежать ко крестоносному ополчению датскаго короля Вальдемара, который в то время шел против язычников острова Эзеля²⁷).

После этой второй попытки, которая была предпринята с значительными силами и не удалась прежде всего по его собственной неспособности, Владимир на несколько лет отступает на задний план в ходе происшествий. Из подчиненных ему князей нижняго течения Двины - князю куконосскому - опять приходилось первому опасаться мести епископа.

В Троицын день 1207 г. Альберт снова прибыл в Ригу с сильным крестоносным войском (XI, 1). При известии об этом князь Вячко отправился к нему со своими людьми [дружиной?], был принять с почетом и провел несколько дней в доме епископа, который выка-зывал к нему большую ласковость (cum magno caritatis affectu). Под конец князь просил помощи против литовских набегов, предлагая епископу половину своей земли и укрепления (tandem auxilium episcopи contra insultus petit Lethonum, offerens sibi terre et caritrи sui medietatem). Епископ принял предложение и обещал поддержать его людьми и снаряжением (XI, 2). - Почин этого соглашения, по свидетельству Генриха Летляндскаго, шел от русскаго князя. Но легко предположить, что епископ Альберт оказал при этом сильное давление на князя, находившаяся в это время в его власти: оттого и цена, которою это соглашение покупалось, была столь высокая; в пользу такой догадки говорит, по-видимому, и то, что, не смотря на "большую ласковость", речь о договоре заходит лишь "под консц". О великом князе полоцком ничего не гововорится. Не получив от него защиты, князю Вячко ничего другого не оставалось, как сговориться мирным путем с могущественным соседом; защита от литовцев была ему очень кстати, особенно в виду дружественных отношений к ним его соседа, князя Герцике. Спрашивается только, насколько было искренности со стороны русских при этом соглашении.

Скоро вышла ссора (discordia) у князя Вячко с епископским вассалом, рыцарем Данииломь в Ленневардене (Lennewarden). Как видно из разсказа, причиной было то, что князь сделал людям рыцаря много неприятностей (plura incommoda) и, несмотря на многократныя убеждения, не хотел перестать. Вследствие этого в марте²⁸) 1208 г. люди Даниила напали ночью па укрепление Куконос и овладели им.